ФнФ. Те, кто остался

[Hati-Rina]

Те, кто остался
Постхог по следам "Алохоморы"
Если бы папа забрал девочек из школы, как и обещал.

Посвящается Вике, вдохновившей на безумие, и Лене, которая, хвала Мерлину, это не прочтет.

В смерти и любви одни законы. Не потому ли часто смерть вмешивается в счастье влюбленных, а любовь побеждает смерть?
Автор: Я
Предупреждение: неканон, бред, ООС, куча смертей и одна сцена эротического содержания
Пейринг: ТерриБут/Лаванда Браун, Терри Бут/НЖП
Примечание: Приквел к фанфику "Возвращение блудного мага". На написание вдохновил фанф "Девять фактов, которые Альбус Поттер знал о Луне Лавгуд"

Персонажей - Роулинг, образы - Алохоморе, землю – крестьянам, заводы – рабочим, а шоколад – мне.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Война
1. Перед бурей
Пожилой аврор смотрит в пустоту, ничего не видя и не слыша. За столом о чем-то спорят члены Ордена, но звук до него не долетает. Наверное, когда жена рожала в первый раз, было проще. Война была далеко, и никто в соседней комнате не цеплялся за жизнь тоненькими когтистыми пальчиками.
Он столько раз ругал дочь за кричащий маникюр, короткие юбки и декольтированные платья. Интересно, сейчас готов простить? Страх лишиться троих сразу – жены, дочери и не рожденного еще ребенка – совсем, наверное, парализовал бы, если бы не Жанна. Она вместе с ним прислушивается, от напряжения едва не поводя ушками, впитывает все без исключения звуки, не разбирая, совещание это, крики матери или стоны сестры. Губы искусаны, пальцы сжаты до белых костяшек, на лице нехорошая отрешенность… Жанна ждет. Все ждут.
Естественно, он знал, на что шел, много лет назад вступая в ряды борцов с Упивающимися смертью. Они все знали. Но, когда в молодости принимаешь такие решения, как-то не предполагаешь, что твоя жена начнет рожать прямо на секретном совещании, созванном из-за попытки убить твоих же старших дочерей. Страшно подумать, что стало бы с Амели, если бы старшая вовремя не среагировала. Умница. Теперь сиди и молись. Спасай еще раз.
Девочка клюет носом, но отчаянно борется со сном, тараща глаза и сцеживая зевоту в кулачок.
- Может ей спать пора? – подает голос доселе безмолвный наблюдатель.
С согласия отца он берет её за безвольно свисающее с края стола запястье, ведет за собой, осторожно приобнимая за плечи. Сколько она просидела тут неподвижно? Час? Два? Три?

- Люмос. Вот твоя комната. Располагайся. Постарайся поспать. Если что-то понадобится…
- НЕТ! – истошный крик перекрывает все прочие звуки и тонет в тишине второго этажа. - Не уходи! Пожалуйста. Мне… очень страшно.
Из полумрака сверкают безумные глаза, полные не страха – ужаса. Он знает, что она чувствует – он сам когда-то видел окровавленного брата с зияющей раной.
- Ну хорошо, - после долгого колебания соглашается он, опускаясь на стул у кровати. Девочка забивается под одеяло. Она не плачет, не мечется раненым зверем, не рычит и не стонет. Она настолько измотана и разбита, что может только смотреть в пустоту и говорить бесцветно:
- Ты только посиди, пока я засну. Потом можешь уйти… Прости. Это, конечно, слабость, но одной… сейчас…
- Понимаю. Вот когда мы с братом однажды…
Он рассказывает ярко, в лицах, размахивая руками и играя интонациями. Она слабо улыбается и даже смеется, но в конце концов все-таки отключается. Проходит время, достаточное, чтобы спуститься вниз, закончить дела, вернуться и, проходя по коридору, заглянуть в приоткрытую дверь.

- Откуда ты здесь… Ты же не обязан со мной сидеть!
- Ты кричала.
- Да? Спасибо, что разбудил.
Серые блюдца вытаращенных глаз по-кошачьи сверкают в темноте. Неловкая пауза затягивается. Она боится озвучить, он не уверен, что это сейчас важно. Воздух сгущается.
- Я был внизу. У тебя сестра родилась. Еще одна. Всё в порядке. Мама говорит, что здоровенькая. Я маме верю.
В зыбком свете уличного фонаря, сочащемся сквозь штору, видно, как она нервно кусает уже порядком распухшие губы, не решаясь спрашивать дальше. Он продолжает.
- Амели пришла в себя. Опасности для жизни нет, но ей нужен покой. Как и твоей маме. С ней тоже всё в порядке. – Слишком много имен. Он сам немного теряется и добавляет осторожно, - Видишь, у всех всё в порядке. Спи. Постарайся заснуть.
Он давно догадывался, что женщина в стрессовом состоянии непредсказуема, но что до такой степени…
Девушка с визгом подпрыгивает на кровати, стискивает первый попавшийся объект в объятиях и начинает покрывать беспорядочными поцелуями. Дело осложняется тем, что объект - все-таки мужчина, а маечка, пожертвованная взамен безнадежно испорченной одежды, мала пострадавшей на пару размеров, слишком сильно обтягивая приятные выпуклости горячего юного тела.
- Пусти. Да пусти же, чудачка, - шепчет он, силясь разжать свои пальцы, уже лежащие на её талии. Конечно, всё просто. У него слишком давно не было… хм… ничего интересного. Теперь, когда на каждого рыжего в этой стране охотятся, как на черных кошек в Средневековье, уже не склеишь девочку на ночь в ближайшем баре, а найти подружку, с которой можно полностью расслабиться, в условиях военного времени и вовсе нереально.
Наконец она останавливается, переводит дыхание, сводя с ума вздымающейся полуобнаженной грудью, и замечает его руки. Уже не на талии – на бедрах. Но вместо того, чтобы поднять крик, вскидывает бровь и неожиданно проводит рукой пониже ремня. На мгновение свет меркнет. Пальцы рефлекторно сжимаются чуть сильнее. Её хитрая улыбка не столько видна, сколько ощутима, а следом за ней горячие истерзанные ожиданием губы, за которыми он неотрывно наблюдал всё собрание, находят его собственные, еще больше распаляя.
- Остановись! Ты с ума сошла?
- Сам останавливайся, если хочешь.
Они оба знают, что так нельзя. Не время и не место. Но… они молоды и не стеснены обязательствами, а по тому природа не оставила морали ни единого шанса. К тому же до конца войны так долго, а до рассвета так мучительно мало времени.

- Нам сейчас должно быть стыдно?
- Не знаю. Наверное, да. Хотя я бы не стал расстраиваться. Нам суждено целовать нелюбимых и сходить с ума от невозможности прикоснуться к любимым губам.
- Я тебя не узнаю. Ты, оказывается, умеешь быть серьёзным?
- А ты, оказывается, совершенно не умеешь целоваться.
- Не на ком тренироваться, а помидоры я не люблю.
- Куда же смотрит твой возлюбленный? Донашивает Лав-Лав за маленьким Ронни?
- Откуда ты…
- Ты звала его во сне. Да и вообще слепым надо быть, чтобы не заметить.
- Да пошел ты.
Сопение. Каждый, наверное, молчит о чем-то своём.
- До любви ли на войне?
- Глупенькая. Конечно до любви. За что тогда сражаться, если некого любить? Где брать силы, если не в этих чувствах? Мы все деремся для того, чтобы уберечь своих близких.
- А те, кому некого терять?
- Те дерутся еще отчаяннее. Знают, что значит потерять, и не желают другим той же участи. Мы привыкли бояться смерти, но стоит ли? Рано или поздно эта дамочка придет к каждому. Страшнее тем, кто остается.
- А куда они уходят?
- Никуда. Они остаются с нами. В наших сердцах, в нашей памяти, в первом дожде, в россыпи млечного пути, в радуге, в зимнем ветре, в улыбке ребёнка… У самых везучих живут в их детях. Ничего не проходит бесследно. Даже съеденная конфета преобразуется в… Ай! Подушкой-то за что?

2. Эффект попутчика
Ради чего я иду? Куда?
Стены содрогаются от первого натиска. Неестественно яркий свет заливает лестницу, бросая блики на лица стоящих цепочкой защитников замка. Перси, Вэйн, Фред, она сама, Кевин, Мэнди… Живая цепь уводит куда-то вверх. Где-то там мама и папа. Она даже попрощаться не успела. Не успела сказать, как сильно любит их. Не успела раскрыть самую страшную тайну, за которую им в мирное время оторвали бы головы. Сейчас всё сложнее. Сейчас война. И головы отрывать будет кто-то другой.
Ее не звали сюда. Не предлагали и не спрашивали. Никому и в голову не пришло спросить, а хочет ли она умирать сегодня. Отец просто поправил ворот мантии: «Девочки, пора».
Ночной гость тоже еще ничего не знает. Храбрится, отшучивается, мельком бросая на неё косые взгляды. Никто на этой лестнице не знает маленькой тайны. Тайны, которой нет еще и двух месяцев.
- Я…
Очередная вспышка где-то во дворе замка. Не стоит сейчас об этом. Потом, если доживем до рассвета.
- Не бойся, малышка.
Я и не боюсь. Я только не понимаю, ради чего. Зачем мы здесь? Если надежды нет и нам суждено погибнуть, то не плевать ли, как это будет? Я предпочла бы умереть в собственной постели, в покое и уюте, а не под обломками вековых стен. Я предпочла бы тишину, но не всё ли теперь равно? Древние считали смерть в бою прекрасной. Быть может, они что-то в этом смыслили? То, чего не знаю я.
«Приготовиться!» - дает сигнал кто-то наверху. Эхом разносит его живая цепь. Он еще раз пожимает холодные пальцы и спускается к своему посту.
Вспышка. Еще одна. Еще и еще. Уже практически без перерыва, единым заревом. Треск, приглушенный расстоянием. Томительное ожидание.
Скорпион собирает силы, чтобы в последний свой миг нанести обидчику единственный смертоносный удар. Человек бьётся отчаяннее, если ему нечего терять. Семнадцатилетний мальчишка встал на пути зла? Мы послужим отважному безумцу живым щитом. Сколько бы не потребовалось молодых жизней, все они будут отданы сегодня. Во имя добра? Во имя света? Нет. Просто потому, что некуда отступать. Просто потому, что эта битва определит исход войны. Я не знаю, ради чего мы здесь. Но я знаю, что должна сражаться. Собственно, это всё, что я должна знать.

Тишина. Звенящая. Непривычная. Давящая на тело каменной плитой еще не воздвигнутых памятников. Гулкая, страшная тишина. Так бывает, когда всё можно. И когда ничего не изменить.
Можно было кричать матом, выталкивая преподавателя из-под сверкнувшего зеленого луча. Можно было плакать на плече у МакГонагалл и сквозь зубы послать Слогхарна с его навязчивой заботой. Можно в запретный лес, можно по школе ночью, можно на башню и в подземелье… Но ничего этого не хочется. Все желания забрала с собой давящая тишина, со звуками битвы поглотившая и голоса тех, кто больше не встретится в коридорах.
Давит неразрешенность. Давит собственное бессилие. Давит недосказанность. Невысказанность.
Каждое слово – с трудом, огненной лавой прожигая гортань. Каждая мысль сильнее ранит, чем сотня ядовитых стрел. Каждый сам по себе, наедине с болью. Среди погибших у каждого кто-то единственный был особенно близок. С кем-то была общая тайна.
У них тоже была. Одна на двоих. Или троих – как посмотреть. Теперь только в её сердце. И под сердцем.
Вода озера похожа на дорогу. Там, за горизонтом, на границе миров вход в иной, лучший мир, из которого нет возврата. Страшно, но нестерпимо хочется пойти следом. Держат. Держат сестры, держит отец и еще кое-что…
Шелест ветвей. Что-то трется о ногу.

- Привет. Ты тоже пришел сюда молчать?- Кот ластится, мурлычет как-то особенно. Трудно слово подобрать... Пушисто? Да, пожалуй. – Ты не грусти. Все, кого мы теряем, остаются с нами, а порой и в нас самих… В радуге или вечернем дожде. Ты и сам, наверное, чувствуешь, что нет пустоты. Нет веры в то, что больше никогда… а все потому, что они никуда не ушли. Просто отпустить надо. Не терзаться напрасно.
- Кто ты такая, чтобы меня поучать? Что ты знаешь о моем горе?
Поляна по-прежнему пуста, но голос слышен отчетливо. Встревоженный кот смотрит на заросли осоки. Возможно, там и скрывается собеседник? Сильное, непреодолимое желание помочь, открыть то, о чем не подозревала прежде, вдруг накатывает, накрывает, толкает на откровенность:
- Я вовсе и не думала тебя поучать, но раз ты спросил… - она смотрит на воду, и слова льются сами, - Никто никого не понимает! Там, в зале, полсотни погибших. Лучшие люди эпохи. Настоящие борцы. Чьи-то имена появятся на страницах книг, посвященных этой войне, а чьи-то навсегда уйдут в небытие. Полсотни оборвавшихся песен, полсотни птиц, сбитых на взлёте! И каждая уникальна, неповторима. Думаешь, твоё горе страшнее? Там, в зале, лежит женщина, у которой меньше двух месяцев назад родилась дочь. Есть семейная пара. Их осиротевший сын чуть старше. Есть парень, так и не доживший до совершеннолетия, а есть тот, который уже не узнает, что станет отцом. Полсотни неповторимых историй и у каждой есть хотя бы один свидетель или участник, боль и скорбь которого никто никогда не сможет понять! И каждый из нас может сесть на берегу и причитать, какой он бедный, несчастный и непонятый. Но нам остался послевоенный мир, который надо восстанавливать. Надо хоронить погибших, надо поднимать школу из руин, надо растить и воспитывать осиротевших детей... Надо делать всё, чтобы такая трагедия не повторилась! Надо, понимаешь! Думаешь, мне сейчас легко? Думаешь, я могу набраться смелости и заявить папе, который там сейчас оплакивает маму, что жду ребёнка? Еще недавно у меня была надежда, что будущий отец его уговорит, поможет, отшутится, прикроет… А теперь его нет! И никогда уже не будет! И я тоже одна, только на руках у меня крошечная сестра и сходящий с ума отец, под сердцем ребёнок, которого тоже надо как-то воспитать, если он еще жив после пережитого, а дома – бабка, которой кто-то должен рассказать о случившемся. И если сейчас опущу руки я, то кто сделает всё это? Не сложно умереть – сложно выжить. И я бы с большим удовольствием поменялась бы местами…
Тишина еще громче после этой отповеди неизвестному. «Эффект попутчика» - величайший способ приведения мыслей в порядок. Она встает, носком опаленного кроссовка задевая травинку. Капля росы падает на мохнатое ухо. Спавший рядом кот вздрагивает и тоже поднимается. Покидают берег, не надеясь на ответ. Им даже наплевать на то, как они сейчас символичны.

3. Откровения
Похороны тихи и торжественны. Лаванда прекрасна в белоснежном платье. Такой она должна была идти к венцу через несколько месяцев. Сразу после выпускного. Гроб завален цветами и среди десятков траурных роз сиротливо-трогателен маленький букетик полевых цветов от сестер Освальд. У каждого гроба такой. Вот уж кто действительно держится. Говорят, у них погибла мать. А еще кто-то говорил, что осталась маленькая сестра. Он бы, наверное, не обратил внимания на все вокруг, если бы не тот ночной разговор. В редкие минуты, когда отчаяние отступало, он всматривался в лица женщин, пытаясь понять, кто же говорил с ним тогда, на озере… Всматривался и не находил.
Сейчас, по просьбе матери Лаванды оставив её наедине с телом дочери, он шел вдоль рядов приготовленных к погребению и снова вглядывался в лица. Вдруг вспомнилось, как другая незнакомая женщина буквально вытолкнула его из-под заклятия. Выходит, спасла жизнь? А он даже не поблагодарил. Что если у неё тоже кто-то погиб? Что если ей не с кем разделить боль утраты? У Лаванды остались родители, у этой мифической матери Освальд – дочери и муж, у Фреда Уизли – целая куча родственников… Он проходил мимо в третий раз, когда неожиданно для себя обратил внимание на странно знакомый голос:
- Папочка, присядь, прошу тебя. Успокойся. Вот, выпей. Это поможет. Амели, я умоляю тебя, убеди бабушку, что тащить ребёнка сюда бессмысленно! Она все равно еще ничего не поймет. Я понимаю, что мать, понимаю! Но и ты пойми! Хотите, я посижу с ней сама? Папа, папочка! Ты меня слышишь? Все хорошо? Точно? Простите, молодой человек, Вы не видели колдомедика?

Его взгляд упал на гроб, на лежащую в нем… Ему и в голову не могло прийти, что спасительница, которую он искал среди живых, окажется той самой матерью близняшек Освальд, а голос девчонки, вправлявшей ему мозги на озере, принадлежит подружке Хильды, безнадежно влюбленной в него рыжей тихоне, с которой за всю жизнь они перебросились едва ли десятком слов.
И вот теперь они стоят лицом к лицу. Вернее, это у него лицо, а у нее мерзкие красные струпья на краях рваной раны ото лба до подбородка. Нет щеки, нет половины брови, рассечена губа. Не мудрено, что голос так исказился. Если бы не знакомый взгляд снизу вверх и не сестра рядом, он бы в жизни... Лаванда бы, наверное, наложила на себя руки, если бы обнаружила вместо лица такое, но Освальд ничего. Держится. Видимо, не особенно напрягается. Или ей просто не дают зеркало.
- Колдомедиков нет – все сейчас около раненых. Но, может быть, тебе валерьянка поможет?
Следя за тем, как девчонка трясущимися пальчиками капает в подставленный стакан капли для бледного, как полотно, старика, сидящего у гроба и держащего за руку ту, что спасла чужую жизнь, но не удержала свою, Терри вдруг понял, что сейчас сойдет с ума от избытка информации. Дождавшись, когда стакан перейдет в руки мистера Освальда, он неожиданно для себя самого схватил Жанну за запястье и оттащил в сторону:
- Что из того, что ты говорила тогда на озере, правда? Ну! Говори же!
Судя по испуганным глазам, она узнала его только теперь и мечтае поменяться местами с матерью.
- Всё.
- И ты действительно…того… от кого-то из погибших?
- Да.
Уцелевшую часть лица заливает краска. Девчонка пытается уклониться, опустить голову, спрятаться… Знает. Показали.
- Прошу тебя, отпусти. Не говори никому, умоляю. Я не знаю, как сказать отцу. Он меня убьёт.
- Хорошо…
Он разжимает руку. Она успевает подхватить начавшую падать в обморок сестру.
Он стоит, как громом пораженный, и никак не может поверить в шутку фортуны. Девочка, столько лет бывшая его безмолвной тенью, не только умеет говорить, но и... Черт подери! Он обязан жизнью матери Жанны Освальд, а она сама… Непостижимо... От кого?


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Два с половиной вечера после войны

4. Половинка - Добрый вечер, Терри. Я очень рада тебе. Алиса, смотри, кто пришел!
Жанна смеется и безропотно передаёт ему сестренку. Оба знают, что она не станет плакать. Терри теперь частый гость и домочадцы понемногу к нему привыкли. Он беседует с мистером Освальдом о политике, он пробовал великолепные пирожки бабушки Освальд и знает, что самую младшую сестру назвали по желанию матери девочек в честь матери Невилла. Он знает даже больше, чем все остальные обитатели дома. Не считая, конечно, Амелии. Такая вот тайна на троих. Или на четверых? С каждым днем старшая сестра всё бледнее, и свободным одеждам всё труднее скрыть очевидное.
- Жанна, я хочу спросить кое-что. Кто все-таки отец твоего ребёнка?
По счастливому лицу пробегает тень. Пальчики нервно сжимают подлокотник:
- Бут, мы уже сто раз говорили. Никто из членов его семьи никогда не узнает, так какая тебе разница?
Он нервно хмыкает. Дует Алисе в макушку, чтобы скрыть волнение.
- Я хочу знать, чьего ребёнка собираюсь воспитывать. Да, я делаю тебе предложение. И не смотри на меня так. В конце концов, у нас больше общего, чем кажется на первый взгляд.

5. Семь лет спустя- Алиса! Фредди! Домой!
Она кричит в глубину сада, все еще не узнавая собственного голоса. Когда-то, много лет назад, в той, далекой, довоенной жизни, он был звонкий, совсем девичий, искрящийся, как вода в водопаде. Теперь не то. Совсем не то. Охрипла. Устала. Не смеется почти, но ей ли сетовать на судьбу? У неё двое чудных рыжих малышей. И сын, и сестренка как две капли похожи на неё саму. У неё есть муж. Пусть гипотетически. Девочки вовсе одиноки. У сестры «тайный гражданский брак», то есть полное отсутствие документального подтверждения существования в доме мужчины. Разве что огромные тапочки и трубка на журнальном столике. Про подругу и говорить нечего. Ее маленькая семья воплощает всё, от чего уберег Жанну брак. Хотя бы за это стоит быть благодарной. Но лучше бы Бут и правда женился на Хильде.
- Мамочка! – рыжий мальчишка виснет на шее, перекрывая доступ кислорода.
- Сестренка! – рыжая девчонка всего-то на год старше прижимается к бедру.
- Ужинать, мои котята. Сегодня у нас праздничный ужин. Кто знает, в честь чего?
- В честь победы над Сами-Знаете-Кем! – радостно выкрикивает Фредди, подпрыгивая на стуле. Для них, детей нового мира, это такой же праздник, как Рождество или Хеллоуин.
Кряхтя, спускается сверху отец. В зеленом пламени камина появляется сначала племянник, а потом и всклокоченная сестра. Последними, тихо и как-то незаметно, возникают Хильда с малышом. Больше некого ждать. Больше не будет гостей. Терри всегда в этот день там, в центре внимания магического мира. Он был с Гарри и гордится этим. И дети тоже им гордятся. Терри Бут, друг и соратник самого Поттера!
- А кто ты такая, девочка? Какой от тебя толк? – не раз шипел он на жену в пьяном угаре. Он прав. Никакого. Она не сделала ровно ничего для этой победы. Она – не герой войны. Просто девочка из Рейвенкло. Одна из десятков добровольно защищавших замок старшекурсников. Не более.
Поэтому Терри всегда уходит один. Уходит к тем, кто помнит его озорным мальчишкой, юным и влюблённым. Их всех покалечила эта война. Кого-то больше, кого-то меньше. Почти у всех ранняя седина и раны болят к ненастью.
Звон бокалов. Праздник. Почти веселье. Дети должны видеть радостных мам. По волшебному радио передают праздничное обращение министра магии и девочки смущенно краснеют.
Бьют часы в гостиной. Алиса, на правах самой старшей младшей, уводит малышей в спальни. Начинается настоящий вечер памяти. Больше никто не кричит: «Ура!». В тишине поднимают бокалы и отец называет имена. Кроме тех, кого вспоминает сейчас вся Англия. О ком не позволит забыть великий Поттер. Но от этого не легче.
Светает. Гости разбредаются по домам, изредка нарушая траурное молчание.
- На этой неделе она еще побудет у нас, хорошо? Фредди веселее с ней, да и тебе не так тяжело. А с понедельника я выхожу на работу. Аптека в Косом переулке послала запрос. МакГонагалл вспомнила про меня, замолвила словечко. Здорово, правда?
Сестры горячо прощаются, обнимаются, словно в последний раз… Дом пустеет.

Так же тикают часы в гостиной, час за часом отмеряя еще один год. Еще один год после победы. Еще один год с последней битвы. Со дня, когда время умерло.
Но вот на крыльце уже слышны тяжелые нетвердые шаги. Кто-то поднимается по тем самым ступеням, с которых в прошлой жизни она любила спрыгивать прямо на клумбу с мамиными розами. Роз больше нет. Жанна не любит цветы, а кому еще ими заниматься?
Дверь распахивается настежь. Нетрезвой походкой входит герой войны и друг Избранного. Кто бы знал, как люто ненавидит она это утро после годовщины! Каждый год муж напивается, оплакивает Лаванду, проклинает себя, свою жизнь.. И жену заодно. Словно бы она могла что-то изменить.
Никто не виноват, что так случилось. Возможно, если бы вместо Лав погибла она, все были бы счастливее. Кто знает? Ничего уже не исправить.
Но сегодня что-то новое, странное и непонятное, маячит за спиной Бута. Что-то курносое, немного странное и угловатое. Совсем мальчишеское, несмотря на седину.
- Здравствуйте, Денис. Проходите, пожалуйста. Терри, ты слышишь меня? Можешь идти сам? Денис, простите его Мерлина ради. Сами понимаете, тяжелые воспоминания, боль утраты…
Младший Криви отчего-то не проходит в дом, истуканом стоя в дверях. Неужели она так сильно изменилась за это время? Муж оседает в кресле, заинтересованно (на сколько это возможно при таком количестве выпитого) наблюдая за ними.
- Денис, Вы не узнаёте меня? Это же я, Жано. Мы учились с Вашим братом Колином на одном курсе… Ах, да!– смеясь, она прикрывает ладошкой безобразный шрам через всю щеку. – Может быть так будет проще? Простите, мне стоило об этом подумать.
Продолжая смеяться, она развязывает хвостик. Рыжие с сединой волосы падают на лицо. Впрочем, это мало помогает. В прежние годы она носила полумаску, а теперь как-то не перед кем.
- Я помню Вас, - наконец произносит гость сдавленно. – Вы тоже участвовали в Битве. А потом Вы еще нашли кота Колина, помогали уносить раненых и успокаивали выживших. Вы говорили мне, что нужно верить и что мертвые не уходят бесследно. И положили в гроб моего брата букет полевых цветов. Я очень хорошо помню Вас. Именно из-за этой рассеченной щеки. Или из-за букета? Но почему Вы никогда не приходили к нам в годовщину Битвы?
На глазах женщины слезы. Что-то новое или забытое старое сжимает сердце, как семь лет назад.
- Видите ли, Денис… У меня слишком много причин оставаться дома. Семья, дети, работа, отец… Мне не до веселья. Мы поминаем ушедших в семейном кругу.
- Понимаю, - грустно улыбается парень, косясь на спящего. – Он внушил Вам, что Вы мало сделали для победы? Он всю дорогу нес мне эту чушь и, если честно, я ожидал увидеть курицу-хаффлпаффку или напыщенную слизеринку, но никак не девушку, спасшую мне жизнь.
- Денис, прекратите! – она кривится, как от съеденного лимона, - мы там все друг другу жизнь спасали по десятку раз. Вы ни чем не обязаны мне. Считайте это данью памяти Вашему брату.
- Освальд! Освальд…
- Ваш муж, похоже, приходит в себя. Пообещайте хорошенько облить его ледяной водой, когда очнется. Я не прощаюсь. Сегодня в Хогвартсе герои войны поминают погибших. Надеюсь увидеть Вас в их числе.
- В числе погибших?
- Вы отлично меня поняли. Я лично буду ждать ВСЮ вашу семью.
- Но дети…
- Я не прощаюсь.

6. Однажды, много лет спустя
За окном дождь стеной. Где носит это импово солнце? Сумрак только добавляет нервозности.
- И ты, как я понимаю, рад?
Жано сидит на столе в кабинете в любимых кожаных брюках, закинув ногу на ногу и потягивая огневиски. Сейчас она хочет казаться сильной, уверенной в себе женщиной, но он слишком хорошо изучил её за почти тридцать лет. Суровый аврор на самом деле больше всего похож на наседку, охраняющую обожаемых детей от любого коршуна. Даже если этот коршун – сын Гарри Поттера.
- А ты, как я понимаю, нет?
Он старается сдержать улыбку. Корчит серьёзную физиономию, копирует её интонацию и тоже кладет ногу на ногу.
- Терри, милый, но ей же всего семнадцать!
Он уже милый. Естественно. Кто бы сомневался.
- А сколько было тебе, когда ты выходила за меня?
Стакан с глухим стуком опускается на стол. Жанна Бут медленно встает, делает несколько шагов и, облокотившись на кулаки, нависает над столом. Ей уже за сорок. Рыжие когда-то волосы седеют все заметнее, и возле глаз собрались далеко не первые морщинки. Она не жалеет себя, с утра до вечера пропадая на службе. За время совместной жизни каждый из них сходил «налево» по крайней мере дважды, если не считать той истории с Денисом Криви, но если бы кто-то спросил, счастлив ли этот брак, он бы думал не долго.
- Ты отлично знаешь, почему так получилось! У меня были особые обстоятельства!
О, да! Еще бы ему не знать! Особые обстоятельства, так похожие на маму, недавно сделали его дедом. У внучки светлые волосы и серые глаза. Её зовут Лили Лав, и на имени настоял не он.
- Если хочешь, мы можем устроить те же самые обстоятельства для Альбуса Северуса и Эмили Эн. Нам надо только освободить дом на некоторое время.
Теперь главное успеть, пока под руку женушке не подвернулось что-то тяжелое или бьющееся.
- Да кстати. Особые обстоятельства приглашали нас на обед в это воскресенье. Напоминаю, старая маразматичка, мелкой Корнер-Бут исполняется год?
Взгляд бабушки теплеет. Это её серые глаза унаследовал Фредди. Это ее серые глаза у их внучки Лаванды. И, не смотря на генетические условности, Фредди – его сын. А как же иначе?
Именно Бут первым брал его на руки. Бут поддерживал и давал советы, когда мальчик увлекся Мари Виктуар. Бут учил его драться после первой драки с Тедди Люпином. Бут осторожно свел его с дочерью Майкла Корнера, его нынешней женой. И именно Бут настоит на том, чтобы Ал и Эн поженились. Кто, в конце концов, хозяин в доме?
- Слушай, бабушка Бут, не валяй дурака. Если наша дочь любит оболтуса, пусть даже сына твоего начальника, то быть им вместе. Побольше фатализма! Ты же сама меня учила.

Она наконец улыбается. Гроза миновала. И, похоже, туча ушла не только из кабинета – за окном, над крышами, играет всеми цветами спектра пестрая радуга. Терпко, тяжело пахнет букетик лаванды на подоконнике. Всё перемешалось за тридцать лет.

Альтернативная концовка
Приснится же такое...
- Очистите созна-ание! Раздвиньте границы! Погрузитесь в бу-удущее!
Хрустальный шар пускает блики. От благовоний кружится голова.
-Эй, Жано! Не спи!
Жанна Освальд, студентка пятого курса, поправляет мантию и медленно поднимается.
- Итак, мисс Освальд, расскажите нам, что именно Вы увидели в хрустальном шаре. Мы ждем.
- Ну… Я видела… Что на шестом курсе нам перенесут экзамены. По причинам, мало зависящим от учебного плана.
Профессор Трелони снисходительно хмыкает:
- Если уж решились импровизировать, Освальд, так делайте это масштабнее. Вообразите, скажем, чью-то смерть. Или, на худой конец, возвращение Темного Лорда, как это традиционно делали учащиеся на курс старше вас.

@темы: третье поколение, фанфик, на всю голову рейв, самиздат

Comments

[Крылатая Сказка]

Красиво